не могла забыть, как он упорно гнал от нее, а может быть, и от себя, навязчивую мысль о прошлом, стараясь заслонить эту мысль рассказами о богатстве и пышности общества, окружавшего его в Лондоне, о высоком положении, которое теперь прочно занял он и его семья. Но в его речах, во всей его повадке – это тоже запомнилось ей на всю жизнь – сквозили два противоречивых стремления, уживавшихся рядом; он словно хотел доказать, что она ему вовсе не нужна, что он отлично обходится без нее; и в то же время чуть ли не упрекал ее в том, что она мало беспокоилась о нем, пока он был в отсутствии.
Толкуя об истинно королевском блеске приемов мистера Мердла и о всеобщем поклонении перед этим новоявленным монархом, естественно было вспомнить про его супругу. И если ход мыслей мистера Доррита в этот вечер не всегда отличался последовательностью, то в данном случае ничего удивительного не было в том, что он без всякого перехода осведомился, здорова ли миссис Мердл.
– Она здорова и на будущей неделе уезжает.
– В Англию? – спросил мистер Доррит.
– Не сразу. Она собирается пробыть в путешествии несколько недель.
– Большая потеря для Рима, – заметил мистер Доррит, – и большое – кха – приобретение для Лондона. В особенности для Фанни, и – кхм – вообще для – кха – высшего света.
Крошка Доррит не слишком уверенно присоединилась к этому мнению, думая о той борьбе, которая теперь начнется.
– Миссис Мердл дает большой прощальный бал, которому будет предшествовать званый обед. Она очень беспокоилась, успеете ли вы вернуться, отец. Мы оба приглашены к обеду.
– Миссис Мердл весьма – кха – любезна. А когда это?
– Послезавтра.
– Завтра с утра извести ее, что я – кхм – благодарю за честь и непременно буду.
– Можно, я провожу вас в вашу комнату, дорогой?
– Нет! – сердито отрезал он, оглянувшись – ибо уже шел к выходу, забыв проститься. – Это совершенно ни к чему, Эми. Мне не нужны провожатые. Я твой отец, а не твой дряхлый дядя! – Тут его неожиданно вспыхнувшее раздражение столь же неожиданно улеглось, и он промолвил: – Ты меня не поцеловала, Эми. Покойной ночи, мой ангел! Дай срок, мы и тебе – кха – и тебе подыщем хорошего мужа. – С этими словами он вышел из комнаты и еще более медленным тяжелым шагом направился к себе. Поторопившись отпустить камердинера, он занялся своими парижскими покупками: открыл футляры, долго любовался игрой драгоценных камней, наконец убрал все и запер на ключ. Потом он забылся в кресле, чередуя дремоту с возведением новых пристроек и башенок в замке, и когда наконец лег в постель, над пустынной Кампаньей уже брезжило утро.
Когда он проснулся, ему доложили, что миссис Дженерал шлет поклон и желает знать, хорошо ли он отдохнул после утомительного путешествия. Он в свою очередь послал поклон миссис Дженерал и велел передать, что совершенно отдохнул и чувствует себя как нельзя лучше. Однако всю первую половину дня он оставался у себя, а когда наконец вышел, разодетый и расфранченный, чтобы ехать на прогулку с дочерью и с миссис Дженерал, вид его решительно не соответствовал его утверждениям.
Гостей в этот день не предвиделось, и обедали в семейном кругу. Мистер Доррит с соблюдением всяческих церемоний повел миссис Дженерал к столу и усадил по правую руку от себя; Крошка Доррит, следовавшая за ними под руку с дядей, не могла не заметить изысканности его туалета и подчеркнутого внимания, которое он оказывал миссис Дженерал. Отменное качество лака, употребляемого этой во всех отношениях достойнейшей особой, не позволяло ни одной жилке дрогнуть в ее лице. Но Крошке Доррит почудилось, будто искра затаенного торжества на миг растопила ледяную неподвижность ее взгляда.
Хотя семейная трапеза проходила, так сказать, под знаком Плюща и Пудинга, мистер Доррит несколько раз заснул за столом. Эти приступы сонного забытья были так же внезапны, как и накануне, и так же кратковременны и глубоки. Когда он первый раз впал в дремоту, миссис Дженерал почти удивилась; но в дальнейшем она при каждом таком приступе начинала перебирать свои словесные четки: папа, пчела, пломба, плющ и пудинг, – и приладилась делать это так медленно, что добиралась до конца как раз к пробуждению мистера Доррита.
Последний был крайне озабочен болезненной сонливостью Фредерика (существовавшей, кстати сказать, лишь в его воображении) и после обеда, когда тот удалился, стал извиняться за беднягу перед миссис Дженерал.
– Почтеннейший человек и преданнейший брат, – говорил он, – но – кха-кхм – совсем одряхлел за последнее время. Угасает на глазах, как ни грустно это сознавать.
– Мистер Фредерик слаб здоровьем и несколько рассеян, сэр, – возразила миссис Дженерал, – однако будем надеяться, что до худшего еще далеко.
Но мистеру Дорриту не так легко было отказаться от этой темы.
– Угасает на глазах, сударыня. Превратился в руину. В развалину. Дряхлеет день от дня. Кхм. Мой бедный добрый Фредерик!
– Надеюсь, миссис Спарклер здорова и счастлива? – осведомилась миссис Дженерал, благопристойно вздохнув и на том покончив с Фредериком.
– Сударыня, – отвечал мистер Доррит, – она окружена всем, что – кха – услаждает чувства и – кхм – возвышает душу. К тому же с нею любящий – кхм – супруг.
Миссис Дженерал немного смутилась и слегка шевельнула перчаткой, как бы отстраняя это слово, которое неизвестно куда могло завести.
– Фанни, – продолжал мистер Доррит, – Фанни, миссис Дженерал, обладает многими похвальными качествами. Кха. Она честолюбива – кхм – настойчива, сознает свое – кха – положение, стремится быть на высоте этого положения – кха-кхм – хороша собой, грациозна и полна врожденного благородства.
– Без сомнения, – сказала миссис Дженерал (чуть суше, чем следовало бы).
– Но наряду с этими качествами, сударыня, – продолжал мистер Доррит, – в ней – кха – обнаружился один недостаток, который меня весьма – кхм – огорчил и даже – кха – вызвал мой гнев; правда, сейчас это уже несущественно, во всяком случае, для – кхм – для других.
– О чем это вы говорите, мистер Доррит? – спросила миссис Дженерал, и ее перчатки снова пришли в некоторое волнение. – Я, право, теряюсь…
– Не говорите так, сударыня, – прервал ее мистер Доррит.
– …теряюсь в догадках, – замирающим голосом докончила миссис Дженерал.
Тут мистер Доррит задремал было снова, но через минуту вздрогнул и широко раскрыл глаза.
– Я говорю, дорогая миссис Дженерал, о том – кха – строптивом недовольстве – кхм – я бы даже сказал – кха – ревности, которую подчас вызывало у Фанни мое глубокое чувство – кхм – уважения к достоинствам – кха – дамы, с которой я имею честь сейчас беседовать.
– Мистер Доррит, – возразила миссис Дженерал, – всегда несказанно любезен, несказанно великодушен. Если мне минутами и казалось, что мисс